И все же… действительно ли я могла уйти, так и не узнав, что все это значило? Жить с неразрешимой биполярностью, определяющей каждый мой шаг? Хотела ли я такой жизни — противоречивого, напряженного, полузапуганного существования кого-то, кто струсил в самый ответственный момент?
Безопасность — это ограда, а ограды для овец, — сказала я Ровене.
Интересно, какой позиции ты будешь придерживаться, — едко ответила она, — если действительно окажешься в этой ситуации.
И это было испытание.
Я сломала лед, стряхнула его и направилась к вершине выступа.
И тут, прежде чем я успела увидеть, что находится за гребнем хребта, в памяти всплыло последнее подавленное воспоминание — как последняя отчаянная попытка заставить меня поджать хвост и сбежать отсюда.
И это почти сработало.
Когда я поднимусь на вершину хребта, там, на покрытом снегом возвышении, в окружении отвесных скал, будет стоять гроб, высеченный из такого же черно-синего льда, что и четыре камня.
Резкий порыв ледяного ветра спутает мои волосы. Я буду стоять, и спорить с собой, прежде чем сделать шаг к гробнице.
На крышке будут искусно высеченные древние символы. Я приложу руки к 10-ой и 2-ой рунам, сдвину в сторону крышку и загляну внутрь.
И закричу.
Я замедлила шаг в нерешительности.
Закрыла глаза, но как ни старалась, не смогла вспомнить, что же было в гробу такого, что заставило меня закричать. Видимо, чтобы узнать окончание своего повторяющегося кошмара, мне придется пройти через все это наяву.
Расправив плечи, я зашагала к вершине хребта. И остановилась пораженная.
Ледяной гроб, искусно вырезанный и украшенный, был точно таким, каким я его себе и представляла. И для короля он был явно маловат.
Погодите, а это еще кто?
Это был новый поворот событий: ни в одном из моих кошмаров здесь не было никого кроме меня и того кто был в гробу.
Высокий, прекрасно сложенный, с белой как лед и гладкой, как мрамор кожей, с длинными волосами цвета воронова крыла, он сидел возле гроба на заледеневшем сугробе, закрыв руками лицо.
Я стояла на вершине горного хребта, всматриваясь. Порывистый ветер дул с высоких утесов, спутывая мои волосы. Может он призрак прошлого? Ожившее воспоминание? Но его очертания не расплывались по краям, и он не был прозрачным.
Это мой король?
Стоило только подумать об этом, и я сразу поняла: это не он.
Тогда кто же?
По его коже, цвета слоновой кости — а я могла видеть только его руку закрывающую лицо, гладкую сильную белую руку — перемещались темные фигуры и символы.
Возможно ли такое? Могло ли существовать пять Темных принцев? Этот точно не один из тех трех, что изнасиловали меня, и у него нет крыльев, следовательно, он не Война/Крус.
Так кто же он?
— Ну, наконец-то, черт возьми, — не оборачиваясь, бросил он через плечо, — Я уже несколько недель жду.
Я вздрогнула. Его голос звучал таким же ужасным колокольным звоном. Хоть мой разум и воспринимал его, слух к такому не привыкнет никогда. Но вздрогнула я не только поэтому. Была еще необходимость разламывать ледяную корку. Но больше всего меня ужаснуло осознание того, кто находится передо мной.
— Кристиан МакКелтар, — сказала я и поморщилась. Я говорила на языке своих врагов. На языке, которого никогда не учила, и произносила слова устами, не приспособленными для него. Скорей бы уже вернуться на свою сторону зеркала.
— Это ты?
— Во плоти, девица. Ну… почти.
Я не была уверена, имел ли он в виду, что это почти он или, что почти во плоти, но спрашивать не стала.
Он поднял голову и бросил на меня дикий взгляд через плечо. Он был прекрасен. В нем было что-то не так. Его глаза были полностью черными. Он моргнул, и в них снова появились белки.
В другой жизни я бы помешалась на Кристиане МакКелтаре. Или, по крайней мере, сходила бы с ума по тому Кристиану, которого повстречала в Дублине. Сейчас он настолько изменился, что, не заговори он со мной, даже не знаю, сколько мне потребовалось бы времени, чтобы узнать его. Красавец-студент колледжа с потрясающим телосложением, сердцем друида и убийственной улыбкой исчез. Я смотрела, как фигуры и символы движутся под его кожей, и думала: а если бы мы не находились в тюрьме, которая лишает цвета все, остались бы его татуировки такими же черными или стали бы разноцветными?
Я стояла на месте слишком долго и, внезапно обнаружила, что смотрю на него уже сквозь тонкую корку льда. Он сидел неподвижно, но на нем льда не было. Почему? Ведь он одет все в ту же рубашку с короткими рукавами. Неужели ему не холодно? После того, как я раскрошила лед, он заговорил:
— Большая часть того, что здесь происходит — происходит у тебя в голове. Все что ты позволяешь себе чувствовать, усиливается.
Слова прозвучали мрачным колокольным звоном, подобным звуку изогнутого ксилофона. Я вздрогнула, в их звучании можно было различить намек на шотландский акцент, и эта человеческая черта в нечеловеческом языке сделала его еще более неприятным.
— Что ты имеешь в виду? Хочешь сказать, что если я не буду думать об этом, то не покроюсь льдом? — спросила я. У меня заурчало в животе, и я вдруг покрылась толстым слоем чего-то напоминающего голубое мороженое.
— Подумала о еде, девица? — Удивление сделало колокольный звук его голоса более сносным. Он поднялся, но ко мне не подошел. — Здесь часто об этом думаешь, сама поймешь.
Я представила, как «мороженое» превратилось в лед. Это оказалось так просто. Я сделала шаг вперед, и лед осыпался.