Лихорадка теней - Страница 2


К оглавлению

2

Я все еще раскачиваюсь взад-вперед.

Вопрос на миллион долларов: кто ты такой, Бэрронс? Его ответ, в тех редких случаях, когда он удосуживался его дать, всегда был одним и тем же.

Тот, кто никогда не позволит вам умереть.

Я поверила ему. Будь он проклят.

— Что ж, ты облажался, Бэрронс. Я одна и у меня большие неприятности, так что поднимайся!

Он не пошевелился. Здесь так много крови. Я осматриваюсь вокруг, используя свой дар. И никого, кроме себя, не чувствую на этом краю обрыва.

Я снова кричу.

Ничего удивительного, что он запретил звонить по номеру в моем телефоне, записанному им как ЕТУ — Если Ты Умираешь, — если только я действительно не буду при смерти. Чуть погодя, я снова начинаю смеяться. Это не он облажался. Облажалась я. Интересно, я только участвовала в этом фиаско или сама же его и организовала?

Я думала, что Бэрронс неуязвим.

Все ждала, что он пошевелится. Перевернется. Сядет. Волшебным образом исцелится. Резанет по мне одним из этих своих тяжелых взглядов и скажет: «Возьмите себя в руки, мисс Лейн. Я — Темный Король. Я не могу умереть».

Это был один из тысячи самых больших страхов, которые я себе о нем воображала: что он был тем, кто создал Синсар Дабх, сначала сбросил в нее все то злое, что в нем было, а теперь зачем-то хочет вернуть ее назад, но не может поймать ее самостоятельно. Так или иначе, я рассмотрела почти все варианты с различным сочетанием двух неизменных компонентов бессмертия и неуязвимости: эльф, полуэльф, оборотень, вампир, кто-то древний и проклятый еще на заре времен, возможно, то самое существо, которое они с Кристианом пытались вызвать на Хэллоуин в замке Келтаров.

— Вставай, Бэрронс! — кричу я. — Двигайся, черт тебя подери!

Я боюсь дотрагиваться да него. Боюсь почувствовать, как ощутимо остыло его тело. Меня страшит хрупкость его плоти, бренность Бэрронса. «Хрупкость», «бренность» и «Бэрронс» — эти слова, сказанные в одном предложении, кажутся таким же богохульством, как и развешивание перевернутых крестов на стенах Ватикана.

Я сижу на корточках в десяти шагах от его тела.

Стараюсь соблюдать дистанцию, потому что, если подойду ближе, то мне придется перевернуть его и заглянуть ему в глаза. А что, если они окажутся такими же пустыми, какими были глаза Алины?

Тогда я пойму, что он ушел так же, как и она, — слишком далеко, чтобы когда-нибудь снова услышать мой голос. Услышать, как я говорю: «Мне жаль, Алина, что я не звонила тебе чаще, что я не слышала правду в нашей пустой сестринской болтовне и что я не приехала в Дублин и не боролась вместе с тобой. Алина, я не злилась на тебя, потому что ты тоже действовала под воздействием страха, потеряв всякую надежду. Мне жаль, что из-за этого ты не доверилась мне и не позволила тебе помочь». Жаль, что я не смогу сначала извиниться перед тобой, Бэрронс, за то, что из-за юного возраста я не сумела пересмотреть свои жизненные приоритеты, как когда-то это сделал ты, ведь на мою долю не выпало даже малой толики того, что довелось тебе пережить. А потом сделать то, о чем мечтала с нашей самой первой встречи в твоем проклятом книжном магазине — припереть тебя к стене и целовать до тех пор, пока ты не начнешь задыхаться. Я хотела завладеть твоими мыслями, как ты завладел моими, мечтала, чтобы ты наконец-то увидел и захотел меня — розовую меня! Мне хотелось вывести тебя из равновесия и заставить упасть на колени передо мной, пусть я и говорила себе, что никогда не захочу видеть рядом с собой такого человека, как ты, что ты слишком старый, слишком искушенный, что ты больше похож на животное, увязшее одной ногой в трясине и не желающее оттуда выбираться, чем на человека. Но правда была в другом — я просто испугалась того, что ты заставил меня почувствовать. Это были совсем не те мечты о будущем с младенцами и аккуратными заборчиками, которые иногда появляются у девушек при виде парней. Это было непреодолимое, жесткое, примитивное желание быть рядом с человеком, словно не сможешь прожить без него ни одной минуты, когда имеет значение только, что он думает о тебе, и провалиться мне на этом месте, но даже тогда я знала, что ты можешь изменить меня! Кто захочет быть рядом с тем, кто сможет изменить его? Это слишком большая власть, чтобы позволить ее кому-то иметь! Было легче бороться с тобой, чем признать, что во мне есть неисследованные местечки, алчущие вещей, недопустимых в том мире, который я знала, и, что хуже всего, это ты вытряхнул меня из моего мира девочки Барби, и сейчас я здесь, я бдительна по самое не могу, а ты, ублюдок, меня бросил…

Я решила, что буду кричать до тех пор, пока он не поднимется.

Это он сказал мне не верить в чью-либо смерть, пока не сожгу тело, не развею пепел, а затем, по прошествии одного или двух дней, не удостоверюсь, что из пепла ничего не проросло.

Я точно не стану его сжигать.

Не могу представить себе такие обстоятельства, при которых могла бы это сделать.

Я буду сидеть на корточках.

Я буду кричать.

Он поднимется. Он терпеть не может, когда я бываю мелодраматичной.

Ожидая, пока он воскреснет, я прислушиваюсь, не раздадутся ли скрежещущие звуки на краю обрыва. А вдруг оттуда сейчас появится Риодан, весь избитый и окровавленный? Может, он вовсе не умер. В конце концов, мы же, кажется, в Фэйри, ну, по крайней мере, внутри Зеркал, кто знает, что это за место? Может, здешней водой можно оживить человека? Может, стоит окунуть в нее Бэрронса? А может, мы находимся в Царстве Грез, и весь этот ужас — всего лишь страшный сон, после которого я проснусь на диванчике в «Книгах и сувенирах Бэрронса», а изумительный и действующий мне на нервы хозяин магазина изогнет бровь и одарит меня своим фирменным взглядом; я скажу что-нибудь содержательное, и жизнь снова станет замечательной, наполненной дождем и монстрами, — как раз такой, какой я ее люблю.

2